• Casino онлайн
• Играть бесплатно в игры вулкана

Бесплатные аппараты Вулкан играть без регистрации онлайн

Делия Росси • �� ЛЮБОВЬ ПО ОШИБКЕ ()(завершено). Итак, старик Марли был мертв, как гвоздь в притолоке. Это радостные дни — дни милосердия, доброты, всепрощения. Да, так и сказал, без всякого стеснения, и в заключение добавил еще несколько крепких словечек. Во дворе была такая темень, что даже Скрудж, знавший там каждый булыжник, принужден был пробираться ощупью, а в черной подворотне дома клубился такой густой туман и лежал такой толстый слой инея, словно сам злой дух непогоды сидел там, погруженный в тяжелое раздумье. Достоверно известно, что в дверном молотке, висевшем у входных дверей, не было ничего примечательного, если не считать его непомерно больших размеров. Итак, даже выбираясь из своею уголка, чтобы погреться в дождливый день, Тоби трусил. Свидетельство о его погребении было подписано священником, причетником, хозяином похоронного бюро и старшим могильщиком. А уже если Скрудж прикладывал к какому-либо документу руку, эта бумага имела на бирже вес. — Мало ли есть на свете хороших вещей, от которых мне не было проку, — отвечал племянник. Но все равно, помимо благоговения, которое испытываешь перед этим священным словом, и благочестивых воспоминаний, которые неотделимы от него, я всегда ждал этих дней как самых хороших в году. Теперь уж это был весьма старый дом и весьма мрачный, и, кроме Скруджа, в нем никто не жил, а все остальные помещения сдавались внаем под конторы. Он пускался трусить по улице, покрикивая быстроногим почтальонам, шагавшим впереди, чтобы они посторонились, ибо он свято верил, что непременно, рано или поздно, нагонит их, а потом и обгонит; и столь же твердо было его убеждение — не часто, впрочем, подвергавшееся проверке, — что он может донести любую тяжесть, какую вообще способен поднять человек. Учтите: я вовсе не утверждаю, будто на собственном опыте убедился, что гвоздь, вбитый в притолоку, как-то особенно мертв, более мертв, чем все другие гвозди. Это единственные дни во всем календаре, когда люди, словно по молчаливому согласию, свободно раскрывают друг другу сердца и видят в своих ближних, — даже в неимущих и обездоленных, — таких же людей, как они сами, бредущих одной с ними дорогой к могиле, а не каких-то существ иной породы, которым подобает идти другим путем. Неоспоримым остается и тот факт, что Скрудж видел этот молоток ежеутренне и ежевечерне с того самого дня, как поселился в этом доме. Своими дырявыми башмаками прокладывая на слякоти ломаную линию мокрых следов; согнув ноги в коленях, засунув тросточку под мышку, дуя на озябшие руки и крепко их потирая, потому что очень уж плохо защищали их от холода поношенные серые шерстяные рукавицы, в которых отдельная комнатка отведена была только большому пальцу, а остальные помешались в общей зале, — Тоби трусил и трусил.

Игры Вулкан онлайн играть бесплатно на games-

Нет, я лично скорее отдал бы предпочтение гвоздю, вбитому в крышку гроба, как наиболее мертвому предмету изо всех скобяных изделий. Скрудж и Марли были компаньонами с незапамятных времен. А посему, дядюшка, хотя это верно, что на Святках у меня еще ни разу не прибавилось ни одной монетки в кармане, я верю, что Рождество приносит мне добро и будет приносить добро, и да здравствует Рождество! — Еще один звук, и вы отпразднуете ваши Святки где-нибудь в другом месте. Не подлежит сомнению и то, что Скрудж отнюдь не мог похвалиться особенно живой фантазией. А не знаешь ли ты, продали они уже индюшку, что висела у них в окне? И сходя с панели на мостовую, чтобы посмотреть вверх на звонницу, когда заводили свою музыку колокола, Тоби тоже передвигался трусцой. Но в этой поговорке сказалась мудрость наших предков, и если бы мой нечестивый язык посмел переиначить ее, вы были бы вправе сказать, что страна наша катится в пропасть. Скрудж был единственным доверенным лицом Марли, его единственным уполномоченным во всех делах, его единственным душеприказчиком, его единственным законным наследником, его единственным другом и единственным человеком, который проводил его на кладбище. Клерк в своем закутке невольно захлопал в ладоши, но тут же, осознав все неприличие такого поведения, бросился мешать кочергой угли и погасил последнюю худосочную искру… А вы, сэр, — обратился он к племяннику, — вы, я вижу, краснобай. Она у него работала не лучше, а пожалуй, даже и хуже, чем у любого лондонца, не исключая даже (а это сильно сказано! Последнее из упомянутых передвижений Тоби совершал по нескольку раз на дню: ведь колокола были его друзьями, и когда он слышал их голоса, ему всегда хотелось взглянуть на их жилище и подумать о том, как их там раскачивают и какие по ним бьют языки. Мэг ужасно боялась, как бы он не отгадал слишком быстро; она даже отступила на шаг, протягивая к нему корзинку; и передернула круглыми плечиками; и заткнула пальцами ухо, точно этим могла помешать верному слову сорваться с языка Тоби; и все время тихонько смеялась. А посему да позволено мне будет повторить еще и еще раз: Марли был мертв, как гвоздь в притолоке. И все же Скрудж был не настолько подавлен этим печальным событием, чтобы его деловая хватка могла ему изменить, и день похорон своего друга он отметил заключением весьма выгодной сделки. — Справляй свои Святки как знаешь, а мне предоставь справлять их по-своему. Необходимо заметить еще, что Скрудж, упомянув днем о своем компаньоне, скончавшемся семь лет назад, больше ни разу не вспомнил о покойном. Может, они еще потому его так интересовали, что было между ними и им самим много общего. А Тоби между тем, упершись руками в колени, пригнулся носом к корзинке и глубокомысленно потянул в себя воздух; и тут по морщинистому его лицу расплылась улыбка, словно он вдохнул веселящего газа.

Вот я упомянул о похоронах Марли, и это возвращает меня к тому, с чего я начал. Это значит, что пора платить по счетам, а денег хоть шаром покати. А теперь пусть мне кто-нибудь объяснит, как могло случиться, что Скрудж, вставив ключ в замочную скважину, внезапно увидел перед собой не колотушку, которая, кстати сказать, не подверглась за это время решительно никаким изменениям, а лицо Марли. Они висели на своем месте в любую погоду, под дождем и ветром; окружающие церковь дома они видели только снаружи; никогда не приближались к жаркому огню каминов, бросавшему отблески на оконные стекла и клубами дыма вырывавшемуся из труб; и могли только издали поглядывать на разные вкусные вещи, которые хозяева и мальчики из магазинов знай вручали толстым кухаркам то с парадного хода, то во дворике у кухонной двери. Не могло быть ни малейшего сомнения в том, что Марли мертв. Пора подводить годовой баланс, а у тебя из месяца в месяц никаких прибылей, одни убытки, и хотя к твоему возрасту прибавилась единица, к капиталу не прибавилось ни единого пенни. Лицо Марли, оно не утопало в непроницаемом мраке, как все остальные предметы во дворе, а напротив того — излучало призрачный свет, совсем как гнилой омар в темном погребе. В окнах появлялись и снова исчезали лица — иногда красивые лица, молодые, приветливые, иногда наоборот, — но откуда они появляются и куда исчезают, и бывает ли хоть раз в году, чтобы обладатели этих лиц, когда шевелят губами, сказали про него доброе слово, — обо всем этом Тоби (хотя он часто раздумывал о таких пустяках, стоя без дела на улице) знал не больше, чем колокола на своей колокольне. Это нужно отчетливо уяснить себе, иначе не будет ничего необычайного в той истории, которую я намерен вам рассказать. Да, он был холоден и тверд, как кремень, и еще никому ни разу в жизни не удалось высечь из его каменного сердца хоть искру сострадания. Да будь моя воля, — негодующе продолжал Скрудж, — я бы такого олуха, который бегает и кричит: «Веселые Святки! » — сварил бы живьем вместе с начинкой для святочного пудинга, а в могилу ему вогнал кол из остролиста. Оно не выражало ни ярости, ни гнева, а взирало на Скруджа совершенно так же, как смотрел на него покойный Марли при жизни, сдвинув свои бесцветные очки на бледный, как у мертвеца, лоб. — Ты знаешь курятную лавку, через квартал отсюда, на углу? Тоби не был казуистом — во всяком случае, не знал за собой такого греха, — и я не хочу сказать, что когда он только заинтересовался колоколами и из редких нитей своего первоначального знакомства с ними стал сплетать более прочную и плотную ткань, то перебрал одно за другим все эти соображения или мысленно устроил им торжественный смотр.

Ведь если бы нам не было доподлинно известно, что отец Гамлета скончался еще задолго до начала представления, то его прогулка ветреной ночью по крепостному валу вокруг своего замка едва ли показалась бы нам чем-то сверхъестественным. Вот уж кто умел выжимать соки, вытягивать жилы, вколачивать в гроб, загребать, захватывать, заграбастывать, вымогать… Скрытный, замкнутый, одинокий — он прятался как устрица в свою раковину. — возразил Скрудж, — ежели я живу среди таких остолопов, как ты? И все же не столько самый вид или выражение этого лица было ужасно, сколько что-то другое, что было как бы вне его. А хочу я сказать — и сейчас скажу, — что подобно тому как различные части тела Тоби, например, его пищеварительные органы, достигали известной цели самостоятельно, посредством множества действий, о которых он понятия не имел и которые, доведись ему узнать о них, чрезвычайно бы его удивили, — так и мозг Тоби, без его ведома и соучастия, привел в движение все эти пружины и колесики, да еще тысячи других в придачу, и таким образом породил его симпатию к колоколам. Во всяком случае, не более сверхъестественным, чем поведение любого пожилого джентльмена, которому пришла блажь прогуляться в полночь в каком-либо не защищенном от ветра месте, ну, скажем, по кладбищу св. Душевный холод заморозил изнутри старческие черты его лица, заострил крючковатый нос, сморщил кожу на щеках, сковал походку, заставил посинеть губы и покраснеть глаза, сделал ледяным его скрипучий голос. На это Скрудж, не успев приготовить более вразумительного ответа, повторил свое «вздор» и присовокупил еще «чепуха! Скрудж во все глаза уставился на это диво, и лицо Марли тут же превратилось в дверной молоток. Я мог бы даже сказать — любовь, и это не было бы оговоркой, хотя далеко не точно определяло бы очень сложное чувство Тоби. Павла, преследуя при этом единственную цель — поразить и без того расстроенное воображение сына. Оно красовалось там, над дверью конторы, еще годы спустя: СКРУДЖ и МАРЛИ. И какой-нибудь новичок в делах, обращаясь к Скруджу, иногда называл его Скруджем, а иногда — Марли. И даже его щетинистый подбородок, редкие волосы и брови, казалось, заиндевели от мороза. Присутствие Скруджа замораживало его контору в летний зной, и он не позволял ей оттаять ни на полградуса даже на веселых Святках. — В таком случае, — весело отозвался племянник, — по какому праву вы так мрачно настроены, дядюшка? Но после минутного колебания он снова решительно взялся за ключ, повернул его в замке, вошел в дом и зажег свечу. Ибо он, будучи сам человеком простым, наделял колокола загадочным и суровым нравом. Жара или стужа на дворе — Скруджа это беспокоило мало. Правда, он помедлил немного, прежде чем захлопнуть за собой дверь, и даже с опаской заглянул за нее, словно боясь увидеть косицу Марли, торчащую сквозь дверь на лестницу. Он запер дверь на задвижку и начал не спеша подниматься по лестнице, оправляя по дороге свечу. Так и кажется, что по ним можно проехаться в карете шестерней и протащить что угодно. Интересно знать, чего бы они ни оттащили прочь, с благословения старика. Все, что только по природе своей могло передвигаться, так бесследно сгинуло куда-то с глаз долой, словно было изъято из обихода навеки. Они были такие таинственные — слышно их часто, а видеть не видно; так высоко было до них, и так далеко, и такие они таили в себе звучные и мощные напевы, что он чувствовал к ним какой-то благоговейный страх; и порой, глядя вверх на темные стрельчатые окна башни, он бывал готов к тому, что его вот-вот поманит оттуда нечто — не колокол, нет, но то, что ему так часто слышалось в колокольном звоне. Никакое тепло не могло его обогреть, и никакой мороз его не пробирал. Но на двери не было ничего, кроме винтов и гаек, на которых держался молоток, и, пробормотав: «Тьфу ты, пропасть! И разве в этом отношении они не напоминают слегка наш новый парламент? Пол подмели и обрызгали, лампы оправили, в камин подбросили дров, и магазин превратился в такой хорошо натопленный, уютный, чистый, ярко освещенный бальный зал, какой можно только пожелать для танцев в зимний вечер. И, однако же, Тоби с негодованием отвергал вздорный слух, будто на колокольне водятся привидения, — ведь это значило бы, что колокола сродни всякой нечисти.

Казино Вулкан игровые автоматы играть бесплатно и без.

Самый яростный ветер не мог быть злее Скруджа, самая лютая метель не могла быть столь жестока, как он, самый проливной дождь не был так беспощаден. Ливень, град, снег могли похвалиться только одним преимуществом перед Скруджем — они нередко сходили на землю в щедром изобилии, а Скруджу щедрость была неведома. » Ни один нищий не осмеливался протянуть к нему руку за подаянием, ни один ребенок не решался спросить у него, который час, и ни разу в жизни ни единая душа не попросила его указать дорогу. Он совершал свой жизненный путь, сторонясь всех, и те, кто его хорошо знал, считали, что отпугивать малейшее проявление симпатии ему даже как-то сладко. Ну, а по той лестнице могло бы пройти целое погребальное шествие, и если бы даже кому-то пришла охота поставить катафалк поперек, оглоблями — к стене, дверцами — к перилам, и тогда на лестнице осталось бы еще достаточно свободного места. Ожидай третьего — на третьи сутки в полночь, с последнем ударом часов. Но смотри, для своего же блага запомни твердо все, что произошло с тобой сегодня. Пришел скрипач с нотной папкой, встал за высоченную конторку, как за дирижерский пульт, и принялся так наяривать на своей скрипке, что она завизжала, ну прямо как целый оркестр. Словом, они очень часто звучали у него в ушах, и очень часто присутствовали в его мыслях, но всегда были у него на хорошем счету; и очень часто, заглядевшись с разинутым ртом на верхушку колокольни, где они висели, он так сворачивал себе шею, что ему приходилось лишний раз протрусить взад-вперед, чтобы вернуть ее в прежнее положение. Никто никогда не останавливал его на улице радостным возгласом: «Милейший Скрудж! Казалось, даже собаки, поводыри слепцов, понимали, что он за человек, и, завидев его, спешили утащить хозяина в первый попавшийся подъезд или в подворотню, а потом долго виляли хвостом, как бы говоря: «Да по мне, человек без глаз, как ты, хозяин, куда лучше, чем с дурным глазом». И вот однажды — и притом не когда-нибудь, а в самый сочельник, — старик Скрудж корпел у себя в конторе над счетными книгами. Не это ли послужило причиной того, что Скруджу почудилось, будто впереди него по лестнице сами собой движутся в полумраке похоронные дроги? — За семь лет ты должен был покрыть порядочное расстояние, — сказал Скрудж. — Не знать того, что столетия неустанного труда душ бессмертных должны кануть в вечность, прежде чем осуществится все добро, которому надлежит восторжествовать на земле! — Забота о ближнем — вот что должно было стать моим делом. Промолвив это, дух Марли взял со стола свой платок и снова обмотал им голову. Пришла миссис Физзиуиг — сплошная улыбка, самая широкая и добродушная на свете. Пришли следом за ними шесть юных вздыхателей с разбитыми сердцами. Этим-то он и занимался однажды, холодным зимним днем, когда отзвук последнего из ударов, только что возвестивших полдень, сонно гудел под сводами башни как огромный музыкальный шмель. — заговорил он снова, но тут же остановился как вкопанный и, выразив на лице неподдельный интерес и некоторую тревогу, стал тщательно, снизу доверху, ощупывать свой нос. Была холодная, унылая погода, да к тому же еще туман, и Скрудж слышал, как за окном прохожие сновали взад и вперед, громко топая по тротуару, отдуваясь и колотя себя по бокам, чтобы согреться. Чтобы как следует осветить такую лестницу, не хватило бы и полдюжины газовых фонарей, так что вам нетрудно себе представить, в какой мере одинокая свеча Скруджа могла рассеять мрак. Услыхав эти слова, призрак снова испустил ужасающий вопль и так неистово загремел цепями, тревожа мертвое безмолвие ночи, что постовой полисмен имел бы полное основание привлечь его к ответственности за нарушение общественной тишины и порядка. Не знать того, что каждая христианская душа, творя добро, пусть на самом скромном поприще, найдет свою земную жизнь слишком быстротечной для безграничных возможностей добра! — Но ты же всегда хорошо вел свои дела, Джейкоб, — пробормотал Скрудж, который уже начал применять его слова к себе. Общественное благо — вот к чему я должен был стремиться. — Если эти Духи не явятся тебе, ты пойдешь по моим стопам, — сказал призрак. Скрудж догадался об этом, услыхав, как лязгнули зубы призрака, когда подтянутая платком челюсть стала на место. Раз, два, три — они уже выскочили на улицу со ставнями в руках; четыре, пять, шесть — поставили ставни на место; семь, восемь, девять — задвинули и закрепили болты, и прежде чем вы успели бы сосчитать до двенадцати, уже влетели обратно, дыша как призовые скакуны у финиша. — закричал старый Физзиуиг, с невиданным проворством выскакивая из-за конторки. Пришли все молодые мужчины и женщины, работающие в магазине. — Время обедать, — сказал Тоби, труся взад-вперед мимо дверей церкви. Нос был пустячный, и, чтобы ощупать его, не потребовалось много времени.

Городские часы на колокольне только что пробили три, но становилось уже темно, да в тот день и с утра все, и огоньки свечей, затеплившихся в окнах контор, ложились багровыми мазками на темную завесу тумана — такую плотную, что, казалось, ее можно пощупать рукой. Но Скрудж на это плевать хотел и двинулся дальше вверх по лестнице. Не знать того, что даже веками раскаяния нельзя возместить упущенную на земле возможность сотворить доброе дело. Милосердие, сострадание, щедрость, вот на что должен был я направить свою деятельность. Скруджа опять затрясло как в лихорадке, и он отер выступавший на лбу холодный пот. — Итак, ожидай первого Духа завтра, как только пробьет Час Пополуночи. Тут он осмелился поднять глаза и увидел, что его потусторонний пришелец стоит перед ним, вытянувшись во весь рост и перекинув цепь через руку на манер шлейфа. Пришла служанка со своим двоюродным братом — булочником. Нос у Тоби был ярко-красный, и веки ярко-красные, а плечи его находились в очень близком соседстве с ушами, а ноги совсем не желали гнуться, и вообще он, видимо, уже давно забыл, когда ему было тепло. — повторил Тоби, пользуясь своей правой рукавицей в качестве, так сказать, боксерской перчатки и колотя собственную грудь за то, что она озябла. — А я уж думал, он куда девался, — сказал Тоби, вновь пускаясь трусить по панели. Да и вздумай он сбежать, я бы, ей-ей, не стал винить его. Туман заползал в каждую щель, просачивался в каждую замочную скважину, и даже в этом тесном дворе дома напротив, едва различимые за густой грязно-серой пеленой, были похожи на призраки. Племянник Скруджа так разогрелся, бодро шагая по морозцу, что казалось, от него пышет жаром, как от печки. За темноту денег не платят, и потому Скрудж ничего не имел против темноты. Другие вестники приносят его и людям другого сорта. А занятия коммерцией — это лишь капля воды в безбрежном океане предначертанных нам дел. — Как случилось, что я предстал пред тобой, в облике, доступном твоему зрению, — я тебе не открою. — И, поверь мне, это была не легкая часть моего искуса, — продолжал призрак. Призрак начал пятиться к окну, и одновременно с этим рама окна стала потихоньку подыматься. Пришла кухарка с закадычным другом своего родного брата — молочником. Служба у него в холодную погоду трудная, и надеяться особенно не на что — я ведь табак не нюхаю.   Глядя на клубы тумана, спускавшиеся все ниже и ниже, скрывая от глаз все предметы, можно было подумать, что сама Природа открыла где-то по соседству пивоварню и варит себе пиво к празднику. Щеки у него рдели — прямо любо-дорого смотреть, глаза сверкали, а изо рта валил пар. Все же, прежде чем захлопнуть за собой тяжелую дверь своей квартиры, Скрудж прошелся по комнатам, чтобы удостовериться, что все в порядке. Под столом — никого, под диваном — никого, в камине тлеет скупой огонек, миска и ложка ждут на столе, кастрюлька с жидкой овсянкой (коей Скрудж пользовал себя на ночь от простуды) — на полочке в очаге. И открыть тебе все то, что мне бы хотелось, я тоже не могу. Я не смею отдыхать, не смею медлить, не смею останавливаться нигде. И призрак потряс цепью, словно в ней-то и крылась причина всех его бесплодных сожалений, а затем грохнул ею об пол. — И я прибыл сюда этой ночью, дабы возвестить тебе, что для тебя еще не все потеряно. — Тебя посетят, — продолжал призрак, — еще три Духа. — Уж не об этом ли ты похлопотал, Джейкоб, не в этом ли моя надежда? С каждым его шагом она подымалась все выше и выше, и когда он достиг окна, оно уже было открыто. Когда между ними оставалось не более двух шагов, призрак предостерегающе поднял руку. Он остановился не столько из покорности, сколько от изумления и страха. И тут же он прозвучал: густой, гулкий, заунывный звон — ЧАС. Пришел мальчишка-подмастерье из лавки насупротив, насчет которого существовало подозрение, что хозяин морит его голодом. Ему, бедняге, и во всякую-то погоду приходится несладко: если в кои веки и учует вкусный запах, то скорей всего запах чужого обеда, который несут из пекарни. Тоби всего разок шмыгнул носом над корзинкой и воскликнул в упоении: — Да оно горячее!  

Скрудж держал дверь конторы приотворенной, дабы иметь возможность приглядывать за своим клерком, который в темной маленькой каморке, вернее сказать чуланчике, переписывал бумаги. Молодой человек столь стремительно ворвался в контору, что Скрудж — не успел поднять голову от бумаг, как племянник уже стоял возле его стола. И не удивительно — лицо покойного Марли все еще стояло у него перед глазами. Под кроватью — никого, в шкафу — никого, в халате, висевшем на стене и имевшем какой-то подозрительный вид, — тоже никого. При жизни мой дух никогда не улетал за тесные пределы нашей конторы — слышишь ли ты меня! — В эти дни, когда год уже на исходе, я страдаю особенно сильно, — промолвило привидение. Ты еще можешь избежать моей участи, Эбинизер, ибо я похлопотал за тебя. Ибо как только рука призрака поднялась вверх, до Скруджа донеслись какие-то неясные звуки: смутные и бессвязные, но невыразимо жалобные причитания и стоны, тяжкие вздохи раскаяния и горьких сожалений. В то же мгновение вспышка света озарила комнат), и чья-то невидимая рука откинула полог кровати. Мальчишка все время пытался спрятаться за девчонку — служанку из соседнего дома, про которую уже доподлинно было известно, что хозяйка дерет ее за уши. Но неумолимый Дух, возложив на него обе руки, заставил взирать на то, что произошло дальше. Мысль эта напомнила ему про другую, оставшуюся незаконченной. Тоби ничего не слышал, он продолжал трусить взад-вперед, погруженный в свои мысли и разговаривая сам с собою. Тоби на радостях уже готов был приподнять крышку, но Мэг проворно отвела его руку. Если у Скруджа в камине угля было маловато, то у клерка и того меньше, — казалось, там тлеет один-единственный уголек. В кладовой все на месте: ржавые каминные решетки, пара старых башмаков, две корзины для рыбы, трехногий умывальник и кочерга. — никогда не блуждал за стенами этой норы — нашей меняльной лавки, — и годы долгих, изнурительных странствий ждут меня теперь. — О, почему, проходя в толпе ближних своих, я опускал глаза долу и ни разу не поднял их к той благословенной звезде, которая направила стопы волхвов к убогому крову. Призрак прислушивался к ним с минуту, а затем присоединил свой голос к жалобному хору и, воспарив над землей, растаял во мраке морозной ночи за окном. Да, повторяю, чья-то рука откинула полог его кровати и притом не за спиной у него и не в ногах, а прямо перед его глазами. Словом, пришли все, один за другим, — кто робко, кто смело, кто неуклюже, кто грациозно, кто расталкивая других, кто таща кого-то за собой, — словом, так или иначе, тем или иным способом, но пришли все. Побежали по кругу пара за парой, сперва в одну сторону, потом в другую. И закружились по всем направлениям, образуя живописные группы. Они перенеслись в иную обстановку, и иная картина открылась их взору. — Нет ничего на свете, — сказал Тоби, — столь постоянного, как время обеда, и нет ничего на свете столь непостоянного, как обед. Тоби, конечно, шутил, — он тут же устыдился и с укором покачал головой. — Выходит, будто мы всегда не правы, и оправдать нас нечем, и исправить нас невозможно, — сказал Тоби. На этот раз Тоби услышал; вздрогнул; остановился; изменил направление своего взгляда, который перед тем был устремлен куда-то вдаль, словно искал ответа в самом сердце наступающего года, — и тогда оказалось, что он стоит лицом к лицу со своей родной дочерью и смотрит ей прямо в глаза. Глаза, в которые сколько ни гляди, не измерить их глубины. — Это как же, — начал Тоби, с интересом поглядывая на корзинку с крышкой, которую она держала в руке, — ты хочешь сказать, что ты… — Нет, нет, нет, — сказала она, веселясь, как ребенок. Я приподниму только краешек, са-амый краешек, — и она так и сделала, очень осторожно, и понизила голос, точно опасаясь, что ее услышат из корзинки.

Но клерк не мог подбросить угля, так как Скрудж держал ящик с углем у себя в комнате, и стоило клерку появиться там с каминным совком, как хозяин начинал выражать опасение, что придется ему расстаться со своим помощником. Удовлетворившись осмотром, Скрудж запер дверь в квартиру — запер, заметьте, на два оборота ключа, что вовсе не входило в его привычки. Скрудж, когда на него нападало раздумье, имел привычку засовывать руки в карманы панталон. Ведь сияние ее могло бы указать и мне путь к хижине бедняка. Любопытство пересилило страх, и Скрудж тоже приблизился к окну и выглянул наружу. С жалобными воплями и стенаниями они беспокойно носились по воздуху туда и сюда, и все, подобно духу Марли, были в цепях. Итак, полог кровати был отброшен, в Скрудж, привскочив на постели, очутился лицом к лицу с таинственным пришельцем, рука которого отдернула полог. Прежняя головная пара, уступив место новой, не успевала пристроиться в хвосте, как новая головная пара уже вступала — и в СЯКИЙ раз раньше, чем следовало, — пока, наконец, все пары не стали головными и все не перепуталось окончательно. Скрудж увидел комнату, не очень большую и не богатую, но вполне удобную и уютную. В этом и состоит большое различие между тем и другим. — О, Господи, — сказал Тоби, — газеты и без того полным-полны открытий, и парламент тоже. Дай Бог, чтобы дошли до чего-нибудь хорошего в новом году, благо он наступает! — Сам-то я неученый, где уж мне разобраться, имеем мы право жить на земле или нет. Темные глаза, которые в ответ на любопытный взгляд не сверкали своенравным огнем, но струили тихое, честное, спокойное, терпеливое сияние — сродни тому свету, которому повелел быть творец. — Я и сама не думала, что приду, отец, — воскликнула девушка, кивая головкой и улыбаясь. Поэтому клерк обмотал шею потуже белым шерстяным шарфом и попытался обогреться у свечки, однако, не обладая особенно пылким воображением, и тут потерпел неудачу. Оградив себя таким образом от всяких неожиданностей, он снял галстук, надел халат, ночной колпак и домашние туфли и сел у камина похлебать овсянки. Размышляя над словами призрака, он и сейчас машинально сунул руки в карманы, не вставая с колен и не подымая глаз. У Скруджа уже зуб на зуб не попадал — он был чрезвычайно напуган тем, что призрак все больше и больше приходит в волнение. Многих Скрудж хорошо знал при жизни, а с одним пожилым призраком в белой жилетке был когда-то даже на короткой ноге. А может, что-нибудь случилось с солнцем и сейчас не полночь, а полдень? Да, они оказались совсем рядом, вот как мы с вами, ведь я мысленно стою у вас за плечом, мой читатель. Когда этот счастливый результат был достигнут, старый Физзиуиг захлопал в ладоши, чтобы приостановить танец, и закричал: — Славно сплясали! У камина, в котором жарко, по-зимнему, пылали дрова, сидела молодая красивая девушка. Взять хоть газету от прошлой недели, — он извлек из кармана замызганный листок и поглядел на него, держа в вытянутой руке, — полным-полно открытий! Я, как и всякий человек, люблю узнавать новости, — медленно проговорил Тоби, еще раз перегибая листок пополам и засовывая его обратно в карман, — но последнее время газеты читать — одно расстройство. Иней раз думается, что какое-никакое, а все-таки имеем, а иной раз думается, что мы здесь лишние. Глаза прекрасные, и правдивые, и полные надежды — надежды столь молодой и невинной, столь бодрой, светлой и крепкой (хотя они двадцать лет видели перед собой только труд и бедность), что для Тоби Вэка они превратились в голос и сказали: «По-моему, какое-никакое, а все-таки право жить на земле мы имеем! Дом этот был построен явно не на месте, и невольно приходило на ум, что когда-то на заре своей юности он случайно забежал сюда, играя с другими домами в прятки, да так и застрял, не найдя пути обратно. Когда в руки ему попадало письмо или пакет, за доставку которого он получал шиллинг, а то и полтора, его мужество, и без того не малое, еще возрастало.

Игры Вулкан играть Онлайн игры казино вулкан круглосуточно

Это была мрачная анфилада комнат, занимавшая часть невысокого угрюмого здания в глубине двора. Щуплый, слабосильный старик, по своим намерениям Тоби был настоящим Геркулесом. Мысль, что он честно зарабатывает свой хлеб, доставляла ему огромное удовольствие, а отказываться от удовольствий при его бедности было ему не по средствам. Он проживал в квартире, принадлежавшей когда-то его покойному компаньону. Из-за нее он в мокрую погоду бывал весь забрызган грязью; она причиняла ему уйму хлопот; ходить шагом было бы ему несравненно легче; но отчасти поэтому он и трусил рысцой с таким упорством. Скрудж съел свой унылый обед в унылом трактире, где он имел обыкновение обедать, просмотрел все имевшиеся там газеты и, скоротав остаток вечера над приходно-расходной книгой, отправился домой спать. Шагом он, возможно, передвигался бы быстрее; даже наверно так; но если бы отнять у Тоби его трусцу, он тут же слег бы и умер. — проворчал Скрудж таким тоном, словно услышал еще одну отчаянную нелепость вроде «веселых святок». — Но послушайте, дядюшка, вы же и раньше не жаловали меня своими посещениями, зачем же теперь сваливать все на мою женитьбу? — В эти праздничные дни, мистер Скрудж, — продолжал посетитель, беря с конторки перо, — более чем когда-либо подобает нам по мере сил проявлять заботу о сирых и обездоленных, кои особенно страждут в такую суровую пору года. Во мгновение ока контора была заперта, а клерк, скатившись раз двадцать — дабы воздать дань сочельнику — по ледяному склону Корнхилла вместе с оравой мальчишек (концы его белого шарфа так и развевались у него за спиной, ведь он не мог позволить себе роскошь иметь пальто), припустился со всех ног домой в Кемден-Таун — играть со своими ребятишками в жмурки. Он стоял, поджидая приказчика, и тут взгляд его упал на дверной молоток. — Надеюсь, вы успешно завершили вчера ваше предприятие? Трухти его прозвали за его любимый аллюр, усвоенный им для большей скорости, хотя и не дававший ее. — Да я же ничего у вас не прошу, мне ничего от вас не надобно. Услыхав зловещее слово «щедрость», Скрудж нахмурился, покачал головой и возвратил посетителю его бумаги. — Но, как видно, вы во что бы то ни стало хотите прогулять завтра целый день. Клерк пообещал явиться как можно раньше, и Скрудж, продолжая ворчать, шагнул за порог. Перо плохо слушалось его, но он все же нацарапал кое-как адрес и спустился вниз, — отпереть входную дверь. — Приветствую вас, дорогой сэр, — сказал Скрудж, убыстряя шаг и протягивая обе руки старому джентльмену. Но стоило Тоби, отойдя от стены, раз десять протрусить взад-вперед по тротуару, чтобы немножко согреться, как он, даже в такие дни, снова веселел и повеселевший возвращался в свое убежище. Ну что ж, я своему праздничному настроению не изменю. И он не ошибся, ибо они стоили друг друга, эти достойные компаньоны, эти родственные души. — Вы небось завтра вовсе не намерены являться на работу? Но если я удержу с вас за это полкроны, вы ведь будете считать себя обиженным, не так ли? — Однако, — продолжал Скрудж, — вам не приходит в голову, что я могу считать себя обиженным, когда плачу вам жалование даром. — Довольно слабое оправдание для того, чтобы каждый год, двадцать пятого декабря, запускать руку в мой карман, — произнес Скрудж, застегивая пальто на все пуговицы. — То-то он будет голову ломать — кто это ему прислал. Даже Джо Миллеру никогда бы не придумать такой штуки, — послать индюшку Бобу! У него упало сердце при мысли о том, каким взглядом подарит его этот почтенный старец, когда они сойдутся, но он знал, что не должен уклоняться от предначертанного ему пути. Тогда-то, и только тогда, можно было увидеть, как мрачнело и вытягивалось лицо у Тоби, тревожно выглядывавшего из своего укрытия в уголке церковной стены — укрытия до того жалкого, что тень, которую оно летом отбрасывало на залитую солнцем панель, была не шире тросточки. Мэг ликовала: ничто не могло быть дальше от истины, чем бараньи ножки, — кроме разве кровяной колбасы. И все-таки я сделал эту попытку к сближению ради праздника. — Мистер Марли уже семь лет как покоится на кладбище, — отвечал Скрудж. — В таком случае, мы не сомневаемся, что щедрость и широта натуры покойного в равной мере свойственна и пережившему его компаньону, — произнес один из джентльменов, предъявляя свои документы. Лорд-мэр в своей величественной резиденции уже наказывал пяти десяткам поваров и дворецких не ударить в грязь лицом, дабы он мог встретить праздник как подобает, и даже маленький портняжка, которого он обложил накануне штрафом за появление на улице в нетрезвом виде и кровожадные намерения, уже размешивал у себя на чердаке свой праздничный пудинг, в то время как его тощая жена с тощим сынишкой побежала покупать говядину. Некий юный обладатель довольно ничтожного носа, к тому же порядком уже искусанного прожорливым морозом, который вцепился в него, как голодная собака в кость, прильнул к замочной скважине конторы Скруджа, желая прославить Рождество, но при первых же звуках святочного гимна: Да пошлет вам радость Бог. Скрудж так решительно схватил линейку, что певец в страхе бежал, оставив замочную скважину во власти любезного Скруджу тумана и еще более близкого ему по духу мороза. Скрудж с неохотой слез со своего высокого табурета, подавая этим безмолвный знак изнывавшему в чулане клерку, и тот мгновенно задул свечу и надел шляпу. — Это совсем неудобно, — сказал Скрудж, — и недобросовестно. Приведи сюда приказчика и получишь от меня шиллинг. Мальчишка полетел стрелой, и, верно, искусна была рука, спустившая эту стрелу с тетивы, ибо она не потеряла даром ни секунды. — пробормотал Скрудж и от восторга так и покатился со смеху. Не успел он отдалиться от дому, как увидел, что навстречу ему идет дородный господин — тот самый, что, зайдя к нему в контору в сочельник вечером, спросил: — Скрудж и Марли, если не ошибаюсь? — Это имя, но боюсь, что оно звучит для вас не очень-то приятно. Мокреть — вот что было хуже всего, — холодная, липкая мокреть, которая окутывала его, точно отсыревшая шинель, — другой шинели у него и не было, а без этой он предпочел бы обойтись!

Я ведь никогда не ссорился с вами, и никак не пойму, за что вы на меня сердитесь. — Имею я удовольствие разговаривать с мистером Скруджем или мистером Марли? Сколько угодно, — отвечал посетитель, кладя обратно перо. Газовые лампы ярко горели в витринах магазинов, бросая красноватый отблеск на бледные лица прохожих, а веточки и ягоды остролиста, украшавшие витрины, потрескивали от жары. Если бы святой Дунстан вместо раскаленных щипцов хватил сатану за нос этаким морозцем, вот бы тот взвыл от столь основательного щипка! — Поди купи ее и вели принести сюда, а я скажу им, куда ее доставить. И такой был у него счастливый, располагающий к себе вид, что двое-трое прохожих, дружелюбно улыбнувшись в ответ, сказали ему: — Доброе утро, сэр! И Скрудж не раз говаривал потом, что слова эти прозвучали в его ушах райской музыкой. Но так или иначе, ветер, мороз и снег, да еще, пожалуй, хороший крупный град приятно разнообразили жизнь Тоби Вэка. Тут чувствуется что-то этакое масляное, что с легким не вяжется. Сняв шляпы, они вступили в контору и поклонились Скруджу. — спросил один из них, сверившись с каким-то списком. — Если они предпочитают умирать, тем лучше, — сказал Скрудж. Из водопроводного крана на улице сочилась вода, и он, позабытый всеми, понемногу обрастал льдом в тоскливом одиночестве, пока не превратился в унылую скользкую глыбу. По улицам уже валом валил народ — совсем как в то рождественское утро, которое Скрудж провел с Духом Нынешних Святок, и, заложив руки за спину, Скрудж шагал по улице, сияющей улыбкой приветствуя каждого встречного. Мороз или, скажем, снег — это тоже было для него развлечение; он даже считал, что они ему на пользу, хотя в каком именно смысле на пользу, это он вряд ли сумел бы объяснить.